Вскрытие не покажет
Государство не оплатило самый мирный труд на самой грязной войне. Но возможен прецедент, когда для выплаты «боевых» будет арестован счет войсковой части, дислоцированной в Чечне
Будем справедливы к отдельным несчастным жителям этой страны, укрытым Садовым кольцом, цепной охраной и пуленепробиваемыми стеклами. Долговременное сидение в центре Москвы в мягких вращающихся креслах приводит к абсолютной потере ориентации. Вполне возможно, что в Западной Европе ориентироваться им куда легче, нежели в южной или восточной (это сразу за Уралом?) части необъятной родины. Не вина их — беда. Поэтому мы должны понять: когда офицера Российской армии военного хирурга Курбона Одинаева представительница Минфина (это недалеко от Кремля) легко посылает за очередной бумажкой в Ханкалу (это недалеко от Грозного), она, бедняга, даже не догадывается, что это очень далеко и очень опасно. Самолетом из Ростова до Моздока… «Вертушкой» до Ханкалы… И вот она — Чечня.
В тот день южный город Ростов принимал человека, развязавшего эту бесконечную войну. Вернее, принимал Ельцина его друг губернатор Чуб (кстати, инициатор известного в свое время письма сенаторов с требованием наведения «конституционного порядка» в северокавказской республике), а ростовские таксисты громко матерились — кортежи, милицейские кордоны, «пробки», понимаешь… «Да кто он такой!» — злился мой таксист, согласившийся провезти через кордоны до военного госпиталя только по московскому тарифу. Кто, кто… Первый российский президент. Про зажигательные речи на московском танке уже мало кто помнит, а вот Чечня как фигура речи навсегда впечаталась в память кровью его сограждан. С этим в истории и останется.
Кстати, письмо Курбона Одинаева к депутатам-«яблочникам» действительно так и начиналось: «Прошу вашего содействия в получении денег за «Чечню». Он пришел в Думу за помощью, когда та самая представительница Минфина г-жа Абгарова в очередной раз послала его далеко и надолго. Впрочем, все по порядку.
Начмед ростовского госпиталя Одинаев предстал молодым худощавым мужчиной лет сорока с мягкими южными чертами лица. Но долгий наш разговор, за время которого я потеряла счет выкуренным Курбоном сигаретам, постепенно снял флер южной учтивости, и вот уже смертельно усталый, постаревший доктор, отслуживший «на фронтах» Российской армии десять лет, в который раз зачем-то мне говорит: «Вы поймите: медики — это не военные».
Его призвали в 93-м, когда в Таджикистане полыхнула гражданская война. Став ведущим хирургом медицинского батальона, он, готовый когда-то защищать кандидатскую «Восстановительная операция на желчных путях», обретал опыт в полевых условиях для темы типа «Огнестрельные ранения конечностей». («А я не жалею», — сказал вдруг Одинаев, нервно гася очередную сигарету. Скорее опять для себя, ведь я его и не спрашивала.)
Потом ему предложили перевестись в Чечню. Законодательный запрет Ельцина на перевод военнослужащих из одной горячей точки в другую никто не отменял. Но тогда уже шла вторая война — беспощадная, путинская. В Ханкале открыли первый военный госпиталь — № 22. Брезентовые палатки, резиновые сапоги. Контртеррористическая операция в Чечне поставляла на операционный стол в день в десятки раз больше раненых, чем гражданская война в Таджикистане. И уже не только с огнестрельными ранениями, а с тяжелейшими минно-взрывными.
Со временем появились вагончики. В каждом жили по 12–14 медсотрудников. Кровати в два яруса. Словно зона, но только строжайшего режима: до госпиталя 50 метров, двадцать часов у операционного стола — и обратно. С семи до восьми утра — прием пищи.
(Ну почему-то не поддается словам жизнь медиков на этой чеченской войне. Куда-то подевались совсем обычные — «завтрак», «обед» и «ужин». Весьма приблизительные сравнения — исключительно зэковские или уголовные. И когда Курбон говорит: «Нас всех обманули», понимаешь, что даже «обман» — слово не местное и чересчур высокое. А может быть, эта война и есть тот неописуемый ад? И только врачи здесь могли спасти и спастись?)
За Одинаевым и его коллегами боевики охотились не менее усердно, чем за генералами. Если удавалось поймать, обещали платить за высокий труд по 100 тысяч в месяц. Врачи не продавались, бежали. Обратно в ад, но свой. Где шла другая торговля — оружием с боевиками, орденами с подчиненными и т.д. (будто об этом никто не знает). Курбон как-то попал под обстрел в Шали, куда выезжал на операцию к мирной жительнице. Спас раненых из той обстрелянной колонны и даже чуть не был за это представлен к награде. Не был.
Отслужил в Чечне положенные два года. В Ростов, куда перевелся начмедом в госпиталь, приехал совершенно изможденный, невероятно худой, словно высушенный, к тому же больной гепатитом В. И подал в суд на командование за невыплаченные ему «боевые». Долг государства перед доктором составил 260 тысяч рублей. И вы знаете, ростовский гарнизонный суд торжественно встал и огласил решение в пользу Одинаева. Справедливость восторжествовала? Как бы не так. Если командование на протяжении всей чеченской резни исправно получало «боевые», а работающие с ними бок о бок врачи даже и о «боевых» не мечтали, о справедливости каких гражданских чиновников Минфина — который и обязан выплатить Курбону деньги — мы говорим?
Итак, с мая нынешнего года, когда суд объявил: «решение обратить к немедленному исполнению», Курбон Одинаев мечется между Москвой, Чечней, куда его иногда посылает Абгарова, и Ростовом. И уже пять месяцев ни денег, ни ясности — сплошной собачий вальс.
Тут надо отвлечься и объяснить на пальцах то, о чем на пятом (!) году второй чеченской якобы не ведает Минфин. В Ханкале, в войсковой части 64646 (22-й военный госпиталь), где работал хирург и старший ординатор Одинаев, отсутствует федеральное казначейство. Абгарова же отправила Курбона в Ханкалу именно в орган федерального казначейства за бумажкой — уведомлением о неисполнении требований суда. И тогда будут вам деньги! «Но там нет этого органа!» — вернувшись из Чечни в неприступную Москву, в уже знакомый предбанник министерства, кричал Курбон в телефонную трубку мифической г-же Абгаровой. «Тогда вам — в Минюст!» — обрадовалась трубка. Посмотреть бы ей в глаза… Спросить, скольких офицеров, солдат, медиков она, прошу прощения, послала таким вот образом?.. И не удивляться после этого, почему, собственно, на чуждом нам Западе странные люди время от времени митингуют против войны в Чечне, а здесь — тишина. Только иногда матерятся таксисты, и то потому лишь, что Ельцин устроил на дорогах пробки.
Кто-то, возможно, пожелает заступиться за даму: она всего лишь чиновница, исполнитель, представитель государства — достаточно агрессивного и жадного, чтобы легко вынуть из бюджетного кармана «боевые» деньги и отдать хирургу. А я скажу: неправда. В Министерстве юстиции тоже есть чиновники. И люди. Андрей Чурилов, заместитель руководителя департамента судебных приставов. Отлично знает, что долг войсковой части Курбону обязано выплатить согласно закону о бюджете 2003 года Министерство финансов. Но после личной встречи с Одинаевым принял решение выслать исполнительные листы Ростовского гарнизонного суда в Чечню, ее главному судебному приставу. Для ареста на бюджетном счете военного госпиталя № 22 необходимой суммы, заработанной хирургом Курбоном Одинаевым, который положил на жертвенник войны собственное здоровье, но и вырвал у этой же войны жизни и жизни. Сколько — не считал. Спасал.
Вот вам история врача. Спасал людей, но у самого при смерти мать — опухоль головного мозга. Счет идет на дни. Операция стоит 180 тысяч рублей. Чиновники спокойно так говорят: «Получение «боевых» регламентирует особое государственное постановление, и случай с Одинаевым обычен. Таков порядок». Это что, такой порядок, когда Минфин создает ситуацию, в которой невозможно получить деньги с должника — государства? Когда лишат средств лечебное учреждение? Теперь все сотрудники военного госпиталя № 22 могут обратиться через суд в Минюст, чтобы получить «боевые»?
У главного судебного пристава Чечни скопились четыре тысячи исполнительных листов участников контртеррористической операции, отсудивших у государства причитающиеся им деньги. «Море!» — сказал мне чеченский пристав Айнди Зельбухаров. А если все документы немедленно привести в исполнение? Значит — оставить без денег комендатуры, части… Урезать «смету» войны… Так, может, за мир в Чечне борется таким странным образом Минфин? Честно скажем, не ожидали…
P.S.: «Я не хочу, чтобы из-за меня страдали люди в госпитале», — говорит Курбон. «Это небольшие деньги для госпиталя», — уверил нас, в свою очередь, чеченский пристав. Но вопрос все же остается: таким образом все сотрудники госпиталя № 22 могут получить «боевые»?
«Новая Газета»
www.novayagazeta.ru
