Я получила письмо из Чечни. От матери...

...Очень давно, когда мне было семь лет, я заболела корью. У меня ничего не болело, но целыми днями я лежала в постели в комнате, где окна были завешены красной материей и скучала. Мама говорила, что при кори все вокруг должно быть красным, это помогает скорейшему выздоровлению. Каждое утро красное солнце играло красными лучами по красной стене около моей кровати. Загадочные рисунки на ковре превращались в диковинных животных, цветы и в сказочные башни, где томились несчастные принцессы, такие же одинокие, как я...

Когда мама приходила с работы, моя тоска уходила, и я пыталась ей рассказать все истории, которые происходили на ковре, но у меня не хватало слов, и я послушно глотала ненавистный рыбий жир. Потом мама мне рассказывала свои сказки.

Затем меня отправили в детский санаторий для отдыха и укрепления ослабленного здоровья. Санаторий был, наверное, хороший, и поэтому в основном там были русские дети. Конечно же, они нас не любили, а когда пятерых "чеченят" постригли налысо, "чтобы не развели вшей", мы вообще стали предметом насмешек...

Я хорошо помню этот день. Было прохладно, но на скамейке, где я устроилась, солнце ласково грело мои худенькие плечи и его тепло немного скрашивало мое детское одиночество. К моему большому неудовольствию напротив уселись мама с дочкой - с самой злой девочкой из нашей группы. Это был день посещений, и толстая мама стала доставать гостинцы из большой сумки и угощать свое дитя. Сколько надменности, высокомерия и неприязни было во взгляде матери и дочери, направленном на меня, а я не могла отвести глаз от пирожного, которое быстро исчезало во рту этой гадкой девочки...

- Почему ты нас не встречаешь? - Это была моя мама, она всегда появлялась именно тогда, когда мои дела, казалось, были совсем плохи. А отец вытаскивал из новенького небесно-голубого "Москвича" всякие пакеты, среди которых, конечно были пирожные.

Двум пожирательницам содержимого коричневой сумки было невыносимо наблюдать мое счастье, а когда я достала кусок шоколадного бисквита с огромным слоем крема, они не выдержали, завернули свои жалкие остатки, сели в красный "Запорожец" и со страшным тарахтением отъехали.

Иногда мне кажется, что война началась именно из-за этого...

...Ты пишешь, что вернулась домой и долго не могла найти ключ от ворот, лежавший в кармане. А он и не понадобился, потому что можно было зайти во двор и так, через то, что осталось от дома. Потом, чтобы калитка не почувствовала свою ненужность, ты все таки ее открыла и закрыла...

...Когда отец строил дом, мама всячески вмешивалась в процесс и настаивала, чтобы окно в спальне было именно там, где она считает нужным, а кухня была такого размера, что отец недоумевал, она собирается там готовить или танцевать. Спор заканчивался тем, что отец, в конце концов, соглашался с "предложениями" мамы, и посылал несколько проклятий в адрес Сталина. "Если бы этот мерзавец не сослал нас в Сибирь, мы бы не оказались там в одном селе, и я бы никогда не встретил эту женщину!"

Мама иногда уезжала в Москву со своей подругой за покупками. На это всегда уходило десять дней. Как нам с отцом было тяжко в эти дни! Мы так жалели друг друга, он закармливал меня пирожными, а я все время поила его чаем!

А в последний вечер накануне маминого возвращения, мы всегда рано ложились спать, чтобы эта ночь скорее прошла вместе с нашим одиночеством...

...Ты пишешь, что среди обгоревшей рухляди ты нашла фарфоровую лошадь, почти целую, только золото с гривы и копыт сошло. Их было две, они всегда стояли на большом красивом шкафу, который назывался "Хельга". Теперь эта печальная, пожелтевшая от огня и одиночества статуэтка напоминает тебе о тех временах, когда был город, была улица, был дом, была кухня, где можно было танцевать...

Когда к нам приходила Зарган, жена моего дяди Даты, в доме появлялся удивительный запах подгоревшей муки - они с мамой начинали печь чепалгаш и хингалш. Искупав каждую лепешку в горячей воде, они смазывали их растопленным маслом и складывали в широкое блюдо, а затем накрывали эту ароматную гору большой китайской эмалированной чашкой с экзотическими попугаями на цветущих ветках и пугали нас, детей, заявляя, что все это нужно отнести на базар и продать...

А если приезжала сестра моего отца Марет, она брала красный аккордеон и пела очень грустную песню о том, как одну девушку мама не пускала за водой. Конечно же, затем раздавалась веселая музыка, и отец всегда выходил танцевать сначала с Зарган, а потом с Марет, которая ловко кружилась вместе с аккордеоном.

Через забор от нас жила старая женщина тетя Лена. У нее была маленькая лохматая собачка Таня, которая грозно лаяла, но на самом деле была очень трусливой. Она как огня боялась нашего рыжего кота, почему-то любившего спать на крыше их дома около печной трубы.

Тетя Лена всегда говорила, что завидует нам, потому что у нас большая семья, а у нее никого нет и она очень одинока. Она просила отца позаботиться о ней, когда она умрет. Мой отец так и сделал, заплатил городской церкви, чтобы те похоронили ее по христианскому обычаю. А после ее смерти оказалось, что у нее тоже было много сестер и племянников по всей России, а одна сестра жила даже в Америке. Они все приезжали и долго делили старенький дом, страшно пугая осиротевшую Таню.

...Ах, как жаль, что наше персиковое дерево засохло! Ты права, мама, нигде в мире - ни в Азии, ни в Европе я не ела таких ароматных плодов, как у нас! Надкусишь желто-красный бархатный персик, а по руке бежит янтарная струйка, которую нужно успеть слизнуть, чтобы за рукав не затекло...

Ты пишешь, что деревья, которых не расстреляли, умирают от одиночества, тоскуя по невернувшимся хозяевам...

...Наша улица в мае утопала в вишневом цвету. Это был мой семнадцатый день рождения и первый день большого разочарования. Я возвращалась домой, весенний ветер срывал белые лепестки с веток, и они прилипали к моему мокрому лицу. Мое одиночество было бесконечным, как этот белый цвет, рассыпавшийся по всей планете. И вдруг, когда показался мой дом, стоявший в конце улицы, я увидела маму. Она смела вишневые лепестки, смешавшиеся с сорванными ветром листьями, и кусочек улицы перед домом мне показался единственным островком в этом мире, где я никогда не буду одинокой и несчастливой...

...Ты пишешь, что заходила в наши стены и вспоминала, что тебе снилось тогда, перед войной. Это теперь ты знаешь, что означали эти сны, но разве могли мы тогда представить, что придет такая беда, что не будет дома, не будет улицы, не будет города и не будет больше снов...Что умрут деревья, умрет трава, а птицы забудут сюда дорогу...

Разве мы могли тогда представить, что землю нашу зальют кровью, леса огнем выжгут, а поля могилами покроются?

...У большой страны был большой праздник. Красивые мужчины и красивые женщины поздравляли друг друга и желали счастья. Красивый снег мягко покрывал красивые дома и улицы красивого города. И вдруг в этом городе появилась рыдающая женщина. Одежда ее была изодрана, волосы растрепаны, босыми ногами она ступала по обмерзшей земле. Худыми руками женщина прижимала к груди безжизненное тело младенца, а двое других малышей держались за подол матери и тоже плакали. Но счастливые люди счастливого города не хотели омрачать свой праздник и не замечали несчастную женщину и ее детей. Они отворачивались, переходили на другую сторону улицы, они закрывали уши и глаза. Зайдя в свои дома они крепко закрывали свои двери, опускали шторы и включали громкую веселую музыку...

...Я проснулась от холода, забыла закрыть окно. Ветер, полноправный хозяин здешних мест, уронил со стола мамино письмо... Мне снилась Чечня...

Мама, родная моя! Нас так разбросало по свету, и я не могу прижаться к тебе и прогнать твою тоску, как всегда это делала ты с моими маленькими одиночествами!

Мы так далеки друг от друга и так одиноки на этой огромной холодной планете, и я ничего не могу изменить!

...На краю Земли, у холодного Северного моря, за тысячи километров от тебя и от дома, я кутаюсь в тоску и умираю от одиночества...