Репортаж о поездке по Ингушетии: о допросах в органах безопасности, о танках на картофельных полях рядом с президентским дворцом, о том, как пили водку с советником из Думы - и беседах с чеченскими и ингушскими беженцами.
'У Вас есть это и на русском языке?' После того, как проводница задала этот вопрос по поводу моего немецкого паспорта, мне стало понятно, что по маршруту из Москвы в Назрань, что в Ингушетии, ездит, судя по всему, не так уж и много иностранцев. Видимо, есть немного желающих ехать 38 часов за
'Ну, Вы, наверное, хотите побродить по горам', - спрашивает меня пожилая дама с соседнего места, видя мой большой импозантный рюкзак. Поскольку мои попутчики уже через несколько минут были, казалось, знакомы не один год, я рассказываю несколько поподробнее о своих планах, хотя про себя подумал, что с информацией о себе и о моем путешествии надо быть осторожнее. Через некоторое время начинается паспортный контроль. Милиционеры тщательно проверяют мои документы, спрашивают о моих планах, изучают документ, который мне на этот случай выдали в организации 'Мемориал', и в заключение неожиданно дружелюбно желают мне интересных впечатлений.
Утром в пятницу прибываем в Назрань. Назрань с ее 120000 жителями, является самым крупным городом Республики, насчитывающей 460000 жителей, и которая по площади территории чуть больше земли Саар. Преимущественно мусульманская Ингушетия располагается в северных предгорьях Кавказа, прямо на востоке от охваченной волнениями Чечни, которая, между тем, превратилась для маленькой республики в проблему безопасности. Между Ингушетией и преимущественно христианской Северной Осетией продолжает также тлеть конфликт начала 90 годов из-за Пригородного района, небольшой территории на границе между двумя республиками.
Когда глядишь на горы, захватывает дух, погода, кажется, хорошая, мы на юге, так что снега здесь уже не видно. К сожалению, только на вокзале нет водителя неправительственной организации 'Мемориал'.
В Москве было получено строгое указание, чтобы в Назрани не делать ни одного самостоятельного шага. Одним словом, я жду в пустом зале ожидания вокзала. Входят два молодых русских. Через некоторое время они спрашивают, куда мне нужно. Я приветливо сообщаю им, что каждый решает свои проблемы сам, и что говорить на эту тему я бы, мол, не хотел. Это им не нравится. Несмотря на это, мы еще поговорили. Отправляясь в обратный путь в Грозный, они дали мне еще один добрый совет, в следующий раз лучше не пытаться уходить от разговора: 'Здесь есть люди, которые тебя за это убьют'.
'Здесь действуют иные правила'
Ситуация на вокзале после нескольких часов ожидания водителя становится все неприятнее. К тому же все назойливее становится милиция. Во время первых двух проверок, достаточно было предъявить милиционерам паспорт, они задавали несколько вопросов и заносили данные обо мне в потертую книгу, а потом снова занимались игрой с зуммерами сотовых телефонов. Но потом появился этот человек в гражданской одежде: 'Ну, куда направляемся? Ваши документы, пожалуйста!' После того, как я прошу предъявить его свои документы, он говорит мне, что узнал, будто, на вокзале находится иностранец, которого стоило бы проверить.
Как и в поезде, и здесь становится понятно, насколько полезным в общении с милиционерами в России может оказаться любой официально выглядящий документ. Письмо, полученное в Москве, с перечислением всех моих планов в Ингушетии тут же оказывает воздействие. Я, мол, не глупец, и знаю многое о Кавказе; сам же он представляется чеченским беженцем. Я спрашиваю его, где и как можно купить подключенную карту для сотового телефона. Покупка карты для сотового телефона без регистрации является смелым предприятием даже в таких городах, как Петербург и Москва. Человек с вызывающим уважение удостоверением какого-то управления Министерства внутренних дел отвечает с улыбкой: 'Ты на Кавказе. Здесь действуют другие правила'.
После пяти часов напрасного ожидания на вокзале, я иду вместе с несколькими местными жителями вдоль железнодорожного пути, чтобы приобрести в магазине карту для сотового телефона. Неожиданно, вывернув на улицу, рядом со мной останавливается машина с тонированными стеклами. Из нее выпрыгивают люди. Непроизвольно подумал о массе сообщений о десятках случаев похищения в Ингушетии за последний год. Поэтому стремительно миную людей, которые более чем заинтересованно взирают на меня, и захожу с магазин сотовых телефонов. Здесь пока моим паспортом не заинтересовались. Позвонив, я, пытаясь успокоить своих коллег в Москве и оправдаться перед ними, обещаю тотчас же вернуться на вокзал, чтобы дождаться там сотрудников 'Мемориала'. Рамзес, молодой человек из магазина сотовых телефонов, ведет меня обратно на вокзал и рассказывает, что его отец контролирует значительную часть города. В этот момент его водитель едет в бюро 'Мемориала' и сообщает там о моем прибытии. Когда я оказался снова на вокзале, меня там уже ждал коллега из Назрани. Как выяснилось, утром мы не заметили друг друга.
В бюро 'Мемориала' тут же приступили к работе. Два немецких журналиста берут интервью у двух чеченцев, у которых похищены родственники. Оба рассказывают о таких же происшествиях, что и те, о которых можно было часто читать в докладах московского бюро организации. Чаще всего ночью подъезжает колонна машин, вооруженные и зачастую в масках люди врываются в дом, производят обыск дома и сада на предмет наличия оружия, а затем забирают с собой мужа и/или сына. В прошлом году так или таким образом в Чечне были похищены 411 человек, в Ингушетии - несколько десятков. Некоторых позднее находили мертвыми, некоторых отпускали, или выкупали, большинство же просто исчезали. Один чеченец, пожилой мужчина, с коричневой от загара кожей, жалуется, что для того, чтобы привлечь внимание, приходится обращаться к иностранным средствам массовой информации, и говорит о том, как он одновременно благодарен за помощь. Он рассказывает об особой боли, которую он испытывает каждый день, бегая из милиции в прокуратуру и в другие учреждения, и возвращаясь вечером домой, так и не узнав ничего нового о своем 21-летнем сыне. Помощи с российской стороны он не получает: 'Даже местный руководитель говорит мне, что он боится ФСБ (бывший КГБ)'. Чеченка, стоящая рядом, утверждает, будто знает, в какой тюрьме содержат ее мужа. Но так просто туда попасть она не может. Тюрьма находится в одной из цитаделей Рамзана Кадырова, военного руководителя и одновременно вице-президента (так в тексте. - Прим перев.) Чечни. 'У меня четверо детей. Что будет, если потом они заберут и меня'.
Альфон, ингушский сотрудник 'Мемориала' в Назрани, рассказывает что-то о другом кризисном очаге в регионе. В переломные для России 90 годы (и как отголосок сталинской депортации 23 февраля 1944 года чеченцев, ингушей и шести других кавказских народов) осенью 1992 года дело дошло до военного противостояния между Ингушетией и Северной Осетией, продолжавшегося пять дней. По официальным данным, якобы погибли 600 человек.
Причиной территориального конфликта стал московский указ о реабилитации угнетенных народов. В нем российское правительство высказало весной 1991 года, по крайней мере, теоретически, возможность изменения в ходе реабилитации границ автономных республик и областей. Ингушская республика потребовала, как и национальное меньшинство в Северной Осетии, включить исторически ингушский Пригородный район в состав только что созданной тогда Республики Ингушетия. Так что в конце октября 1992 года началась эскалация стихийных боев в российской автономной республике Северная Осетия между вооруженными силами ингушского национального меньшинства и североосетинскими войсками за Пригородный район.
'Я могу рассказывать о некоторых вещах, связанных с этим лишь как частное лицо, а не как объективный сотрудник 'Мемориала', - говорит Альфон. Он говорит о вечно обделенном народе Ингушетии с точки зрения ингуша. Он рассказывает, как в Северной Осетии планировали боевые действия, о том, что в Северной Осетии были даже танки, а у ингушей - только стрелковое оружие, и о том, как выдвинувшиеся российские миротворческие войска встали на сторону Северной Осетии. Иногда на глазах у него появляются слезы. Путин после террористического акта в школе североосетинского Беслана назвал христианскую Северную Осетию 'форпостом России на Кавказе'. Альфон рассказывает о том, как злит его надменное поведение Кремля по отношению к Ингушетии и Чечне. 'Россия в результате потеряет Кавказ, - говорит он, - не скоро, но ты еще станешь свидетелем этого'.
В бюджете благотворительных организаций нет денег для ингушских беженцев. В какой мере конфликт между Ингушетией и Северной Осетией не только вытесняется на второй план в России, но и предается забвению за рубежом, узнаешь на следующее утро в ингушском лагере для беженцев 'Майский'. В связи с тем что лагерь расположен между двумя республиками, Северной Осетией и Ингушетией, никто не чувствует настоящей ответственности за более чем 6000 беженцев, живущих здесь. Им в их дощатых бараках часто надолго отключают электричество и газ. В лагере для беженцев не оказывается медицинская помощь, помощь со стороны международных организаций оказывается спорадически, поскольку их бюджеты более десяти лет больше не предусматривают выделение средств на эти цели. За безопасность лагеря отвечает один единственный милиционер.
Администрация лагеря находится в столице Северной Осетии Владикавказ, название переводится - 'Владей Кавказом'. Администрация не признает за лагерем статуса лагеря для беженцев, в том числе по той причине, что он якобы находится в водоохранной зоне. Дигиров - один из ингушских беженцев в лагере, живет он в нем уже восемь лет. Он рассказывает, как однажды его просто забрали, в течение трех месяцев держали в тюрьме, и как после этого он больше не мог вернуться домой. Среди тех, кто его забирал, были коллеги по работе.
Беженцы могут работать только на случайных работах. Магомед, другой беженец, вынужден кормить семью на детское пособие. На четверых детей это не такая уж и большая сумма: не более восьми евро в месяц. Его жена показывает свой старый паспорт времен Советского Союза. За новый паспорт североосетинские чиновники требуют 100 долларов. В комнате стоит небольшая газовая плита, в которой видны языки пламени. 'Это максимум, что у нас есть из отопления. Часто неделями не бывает ни газа, ни электричества'.
Во второй половине дня мы отправляемся в лагерь для чеченских беженцев. Даже если здесь за помощь беженцам и отвечает российская миграционная служба, помощь эта растягивается на долгое время. Чеченские беженцы, в отличие от ингушей, получают хоть какую-то помощь из-за рубежа. Эсамбаева, выбранная комендантом лагеря, осмеливается даже сделать несколько политических комментариев: 'Я живу в лагере четвертый год. Для меня самое главное сначала - мир в Чечне для того, чтобы я могла вернуться назад'. Пытаться попасть в Европу она не хочет: 'О сборных пунктах для беженцев на Западе слышишь столько плохого, особенно страшно, говорят, в Польше'. Между тем, многих чеченских лагерей больше не существует, большинство из них закрыто. Чеченцы должны возвращаться в Чечню, где обстановка 'нормализуется'. Многие из соображений безопасности выбирают Запад. Однако чеченские беженцы постоянно хвалят большое дружелюбие ингушей, которых в Чечне воспринимают в качестве братского с этнической точки зрения народа, имеющего много общего с чеченцами. После того как все другие республики во время чеченской войны 1999 года чеченских беженцев больше не принимали или даже высылали, ингушское население временами почти удваивало число чеченских беженцев, составлявшее по оценкам, 300000 человек. Почему так трудно стать беженцем в такой богатой стране как Германия, хотели услышать от меня некоторые женщины. . .
Следующий день, воскресенье, по праву - желанное время для отдыха. Но уходить далеко от гостиницы нельзя. Становится как-то не по себе и когда пьешь вечером пиво на улице у гостинцы, видя вооруженную до зубов охрану. Вместо этого я иду в ресторан гостиницы. Людей в нем немного, аквариумы стоят без воды. Блюда острые, цены на пиво - студенческие. Немногочисленные посетители ресторана приглашают меня выпить водки. Это Тимур, ингуш и советник одного из депутатов Думы, и в хорошем подпитии - руководитель службы безопасности гостиницы Ахмед. После того, как Тимур не раз заверил, что особенно уважает и ценит немцев, что через два дня мы летим одним самолетом в Москву, мы выпили несколько рюмок водки за крепкую, по его мнению, дружбу. Тимур называет себя российским патриотом. Ахмед, будучи в состоянии сильного опьянения, мелет какой-то вздор о великолепном Советском Союзе, о почти столь же великолепном Саддаме Хусейне (Saddam Hussein) и пытается дальше упражняться в антиамериканизме. Но его, судя по всему, не может понять даже Тимур. Охранников из гостиницы, увешанных пулеметами и гранатометами, видимо, тоже убедили цены на пиво, и они заказывают большую порцию напитков. Ахмед, будучи их начальником, встает, чтобы представить их, при этом опирается на миску с соусом и опрокидывает несколько бокалов с пивом. Большинство из них тоже зовут Ахмедами.
Поскольку нечасто приходится видеть перед собой пьяного советника из парламента, а Ахмед лишь изредка безуспешно пытается вытащить меня потанцевать под кавказскую музыку, появляется отличная возможность задать несколько вопросов политического характера. После этапа осторожного подхода к теме я говорю ему, что хотел бы услышать его мнение по поводу одного высказывания, которое я часто слышал в последние дни: 'Потеряет ли Россия Кавказ?' Лицо Тимура стало тут же очень серьезным, глаза на удивление трезвыми. Однако над своим ответом он долго не думал: 'Я в этом абсолютно убежден'. После того, как я несколько удивленный спросил о возможных сроках, он сказал: 'В ближайшие 5-10 лет'.
На следующий день появилась возможность принять участие в беседе двух юристов с чеченцами и ингушами в офисе 'Мемориала'. Ингушский житель из лагеря для беженцев 'Майский' рассказывает подавленно о том, как он уже четвертый год из-за отказа Владикавказа подтвердить место его прописки может передвигаться только в пределах небольшой республики. На блок-постах в соседних республиках ему говорят: 'Если не хочешь иметь проблем, уходи!'. Совет, которому он предпочитает следовать, так как в Беслане до полусмерти избивали даже ингушских милиционеров - их североосетинские коллеги. К сожалению, я также узнаю о том, что в свой последний день пребывания здесь, я не смогу поехать в Беслан. Сотрудница из Петербурга, работающая в бюро организации в Назрани, сейчас в отъезде, а все другие доставить меня туда не смогут, так как они или ингуши или чеченцы. После террористического акта в школе Беслана, в совершении которого принимали участие также некоторые ингуши, из Назрани в Беслан не доедешь и на такси. При этом расстояние между городами всего
В одну из июньских ночей 2004 года в Ингушетии были убиты 100 человек
Вместо этого я поеду в появившуюся в 2003 году на картофельном поле столицу Магас, которая находится всего в пяти километрах от Назрани. Некоторые ингуши, судя по всему, так и не поняли, что у них есть новая столица. В поезде дамы мне тоже представляли Назрань как столицу. По крайней мере, у танков и подразделений российской армии в Магасе достаточно места, чтобы расположиться на окружающих полях рядом с президентским дворцом, парламентом и штаб-квартирой ФСБ.
С учетом наличия в районе громадного количества вооружений и блок-постов и гранатометов, которые пришлось увидеть вчерашним вечером в гостинице разговор с моим участием заходит о безопасности. Нужно ли охранять гостиницу с использованием такого большого количества пулеметов и даже гранатометов? 'Ну, если произойдет нечто подобное, как прошлым летом, то мало оказалось бы и пулеметов!' В летнюю ночь с 21 на 22 июня 1944 года более 500 вооруженных боевиков атаковали одновременно в различных пунктах Республики Ингушетия здания Министерства внутренних дел и отделы милиции. Кроме этого, были сооружены баррикады на улицах. Обстоятельства происшедшего той ночью, когда погибли почти 100 человек, судя по всему, не расследованы до сих пор. Возможно, что многие боевики пришли в республику из Чечни. Но расследование продолжается без всякой спешки.
На улицах, которые мы проезжаем, водитель показывает места совершенных в прошлом терактов, в том числе и место покушения на президента Мурата Зязикова и место закладки взрывного устройства в автомобиле прямо рядом с президентским дворцом. 'Люди в целом довольны своим президентом?'. 'Ты ведь серьезно не думаешь, что здесь хоть раз выбирали президента?', отвечает водитель.
Однажды стоя у окна офиса, я услышал выстрелы прямо рядом со мной. Люди на улице бегло огляделись вокруг, как будто бы кто-то что-то крикнул, и продолжили свой путь. Мне рассказали о 'зачистках', регулярно проводимых ФСБ в городе. Зачастую при этом окружается какой-либо дом, находящийся внутри 'бандит', как правило, не желает выходить добровольно и открывает огонь из окна, что ведет к перестрелке, порой длящейся часами. В таких случаях обычно в ход идет тяжелая техника, и дом сравнивают с землей. Хозяева не получают никакой компенсации - они сами виноваты, что сдавали жилье 'бандиту'.
В день вылета Тимур ждет меня недалеко от зоны таможенного контроля аэропорта. До этого он несколько раз повторил сотрудниками правоохранительных органов, что им надо только снять с иностранца, который сейчас прибудет, все необходимые данные и затем оставить в покое, что в очередной раз демонстрирует, насколько легче в России живется тем, у кого есть связи и знакомства. Тимур приглашает меня выпить пива. Он показывает фотографии, где запечатлены он и президент Ингушетии, свой паспорт, выданный министерством внутренних дел, и сообщает мне свои координаты - на случай, если я когда-нибудь снова буду в этих краях. Я в свою очередь, спрашиваю, нужен ли ему мой телефон. 'Все в порядке, - отвечает он, - Я все это могу достать, если захочу. Просто позвони мне, если захочешь'. Мне стало интересно, что же он еще мог бы узнать обо мне кроме моего номера телефона. 'Да, в общем-то, можно все', отвечает он. Несмотря на то, что Тимур за кружкой пива стал гораздо словоохотнее, у меня такое ощущенье, что доля правды в его словах есть и эта доля немалая.
ФРГ делает ставку на доверительность и двусторонний диалог
Через два дня после возвращения с пленяющего, очаровывающего, но все еще проблемного Кавказа, я сижу в немецком посольстве в Москве, по-прежнему, являющимся крупнейшим загранпредставительством ФРГ. Я беру интервью у заведующей отделом Северного Кавказа на предмет позиции Германии в отношении конфликта в Чечне в частности и ситуации на Северном Кавказе в целом. Она говорит: 'Конфликт в Чечне хоть и затрагивает интересы ФРГ, (. . .) но германское правительство не видит пользы в том, чтобы публично клеймить, а делает ставку на доверительность и двусторонний диалог (. . .). ФРГ проводит долгосрочную стратегию в отношении России (. . .). Россия должна не самоизолироваться, а становиться все более открытой. Это правильный путь'.
'Говорят, Кавказ это такое место, где надо приложить немало усилий, прежде чем что-либо сдвинется с места', - замечает сотрудница посольства. 'Уж во всяком случае, это не то место, где достаточно щелкнуть пальцем, и все будет сделано'.
Объяснить это жительницам лагеря для беженцев было бы не просто.
Мартин Кауль учится в Дрездене на факультете международных отношений. В течение месяца он стажировался в С.-Петербурге, а три последних месяца провел на практике в Центре прав человека неправительственной организации 'Мемориал' в Москве, занимаясь ситуацией в таких регионах как Чечня, Ингушетия и Дагестан. Практической частью стажировки стала двухдневная поездка на Северный Кавказ.
Die Zeit, Германия
